«Русская планета» провела один день со священником, руководителем отдела по тюремному служению Ростовской-на-Дону епархии.
– Вы поймите правильно, — начинает отец Андрей, — есть вещи, о которых нельзя праздно говорить, просто чтобы не искушать собеседника. Я иногда действительно не знаю, как ответить, когда меня спрашивают, хулиганил ли я в юности. Скажу, что хулиганил — мне в ответ: вот же лицемер, вот ханжа! Сам хулиганил, а нам говорит — нельзя. И ладно, когда это говорят только относительно ко мне. Говорите, пожалуйста. Я сам о своей биографии могу рассказать без проблем. Но потом же обязательно добавят, что «это у них там все такие». Даже не пытаясь понять, какие это — «такие».
Для того, чтобы все-таки попытаться понять, какие, мы провели день с отцом Андреем Мнацагановым — руководителем отдела по тюремному служению Ростовской-на-Дону епархии и основателем в бывшем собственном доме реабилитационного центра для освободившихся из мест заключения. И пришли к выводу: если бы все действительно были «такими», делать очередной материал об этом не было бы смысла.
Реабилитационный центр для освободившихся из мест заключения. Просторная светлая комната в двухэтажном доме с одной стороны сверху донизу уставлена коробками, с другой — обвешана книжными полками. В коробках — гуманитарная помощь для беженцев и для тех, кто сидит в местах лишения свободы, на полках — в основном, классика. Рядом с томами Большой советской энциклопедии стоит религиозная литература.
Посреди комнаты за круглым столом сидят мужчина и девушка. Из их разговора понятно, что он — ее научный руководитель и сейчас проводит консультацию по подготовке магистерской диссертации. Тему, говорит, выбрала сложную, но крайне важную — о психосоциальных особенностях подростков, совершающих преступления. Пока он рассказывает, откуда брать информацию и как правильно с ней работать, в комнату заходят несколько ребят лет шестнадцати и суетливая бабушка, подсаживаются рядом и, ожидая, слушают. У ребят условные сроки.
– Ну а тебя за что? — ехидно спрашивает дерзкий парень зажатого мальчонку. Тот виновато натягивает улыбку, поджимая губы, и опускает глаза.
– Мать защищал, — не теряется бабушка.
– Уважаю, — резко меняет тон ехидный. — Так и надо, брат. Я за мать в землю втопчу, — заводится он, — если понадобится.
Мальчонка поднимает глаза, но все еще виновато улыбается.
– А ты что сделал? — спрашивает бабушка.
– Да, ерунда, — снова успокаивается дерзкий и самодовольно улыбается. — На машине без прав гонял. Гонял и раньше. Но раз поймали, два, а потом и условный дали. А я не могу уже дождаться восемнадцати, чтобы права получить.
Бабушка вздыхает. Парень не унимается.
– Вы не знаете, что нам там втирать будут сегодня?
– Не болтай, браток, — смеется вошедший в комнату священник и дружелюбно хлопает его по плечу. Все отвлекаются от своих разговоров и, улыбаясь, встают. Священник подходит к каждому: кого-то благословляет, кому-то пожимает руку.
– Ну что, автобус готов. Ждем еще немного и отправляемся. Мне уже позвонили, говорят, все готово и теперь… Извините. Да, алло. Да, да, мы через десять минут уже выезжаем. Скоро будем!
Высокий и статный отец Андрей с громким голосом и внимательными глазами и есть руководитель отдела по тюремному служению Ростовской-на-Дону епархии. Сегодня совместно с Уголовной инспекцией ФСИНа они устраивают очередное просветительское мероприятие для бывших заключенных и осужденных условно — везут в Старочеркасск на День истории. Сходят в храм, посетят музеи, послушают концерт.
– Пришел во ФСИН отмечаться, — рассказывает Расул, уже не такой дерзкий, — а мне говорят, что надо ехать сюда. Спрашиваю «А если я ислам исповедую?». Все равно, отвечают, надо. Ну, надо так надо. Я-то хоть сам и другой религии придерживаюсь, но одинаково уважаю все остальные. Да и, в конце концов, православие имеет богатые традиции… — начинает было рассказывать Расул, но тут же обрывает мысль. — Интересно, че.
Перевоспитание
Отдел по тюремному служению Ростовской-на-Дону епархии взаимодействует с ФСИНом пять лет. Вместе проводят разные мероприятия: например, собирают подарки для заключенных или устраивают концерты. В свое время сделали и то, чего практически ни у кого нет — организовали воскресные школы при каждой колонии, где специально нанятые учителя преподают богословские дисциплины и концепцию русской православной церкви.
– Потому что догматы православия знают, а чем должна заниматься церковь — нет, — рассказывает отец Андрей по дороге в Старочеркасск. — Мы не говорим, что можно, а что нельзя. Мы говорим, что церковь поддерживает, а что отрицает. Естественно, в разных местах преподаем по-разному: в женской колонии, в детской или же в общей — подстраиваемся под специфику каждой. Занятия необязательные, все по желанию. Но, как правило, это все проходит на нормальном уровне. Они же там ограничены в общении, а тут приходит человек, чаепития устраиваются, почему бы не поговорить?
Время от времени организовывают заключенным встречи с близкими. К сидящим в азовской колонии мамочкам привозят их детей из детдомов на встречи или записывают их видеообращения. Дети концерты специально готовят.
– Тут важно понять, что никто никого не развлекает — не для этого все делается. Наша задача просто не оторвать человека от жизни. Социализация должна начинаться с того момента, как человека заключают под стражу.
Отец Андрей говорит, что такое сотрудничество с ФСИНом — это то, что называется «попали на волну». Еще десять лет назад невозможно было представить юридические поезда, которые сейчас привозят в колонии судей, прокуроров, правозащитников для того, чтобы выявить нарушения.
– Сейчас, когда поменялась концепция отношения к заключенным, нам стало проще работать. Раньше в них видели врага, а вся эта блатная система на зоне и вовсе появилась в советское время. Теперь к заключенным стали относиться гуманнее. Этому лет пять, не больше. Возьмите дореволюционную концепцию общества: человек, совершивший преступление, не был врагом. Людям было жалко его. Может быть, не было таких агрессивных преступлений, но это все зависит от самого общества: если оно не агрессивное, то и преступления будут мелочными, и отношения на зоне совсем другими. В работе с ними необходима беспристрастность. Для этого проводятся занятия с личным составом ФСИН. Как раз сейчас мы собираем молодых сотрудников, будем с ними общаться.
– Это как повышение квалификации?
– Это повышение компетентности. Самая большая проблема — это некомпетентность следственного комитета и судебных органов. Из-за этого у нас сейчас огромное количество людей сидят не свои сроки. Я не говорю, что все, но даже единичные случаи разве можно оправдать? Есть у нас Толик. Сидел якобы за убийство своего отца. Только через пять лет выяснилось, что он не виноват. Оправдали, конечно, но кого теперь интересует, как человек с этим жил все это время? И почему так получилось? Потому что следователям было проще не возиться с этим вовсе: нашли первого попавшегося, состряпали дело, кинули в суд — там то же самое. А теперь пытаются денежную компенсацию свести к минимуму.
– Эту систему можно изменить беседами с сотрудниками?
– И беседами в том числе. Речь идет о воспитании молодого сотрудника, а не об обучении его профессиональным навыкам. Ему должно быть интересно докопаться до истины, эта служба должна восприниматься как долг. А сейчас, боюсь, в органы проникло много людей, которые видят в работе только средство своего существования.
Мы ежемесячно встречаемся с писателем Данилом Корецким на комиссии по помиловании при Президенте РФ, где рассматриваем поступившие прошения. Он сейчас преподает на юридическом факультете. Говорит, некоторые профильные студенты на четвертом курсе не знают уголовного кодекса. Поэтому такой сотрудник не может выявить самые очевидные вещи, которые лежат на поверхности, и обвиняет первого попавшегося. Не со зла ведь. Он не может поступить по-другому просто потому, что не знает, как, а кушать хочется.
Есть разные примеры, как реализовывается это воспитание на практике. В Рязани при училище ФСИНа есть предмет духовно-нравственного воспитания. Как иначе сотрудник может помочь заключенному стать лучше, если он сам понятия об этом не имеет? Хотя бы хуже не сделал. А это и беда: из тюрьмы человек часто действительно выходит еще хуже, чем он был. Я считаю, что церковь в этом плане реально помогает. И вижу это. У нас есть много примеров, когда люди с большим криминальным прошлым пришли на зоне к вере. Они вышли совершенно с другим мироощущением, понимая свои задачи. И теперь уже точно не повторят прошлых ошибок.
Благословить — не денег дать
В Старочеркасске отца Андрея уже все ждут. Как только мы выходим из автобуса, его уводят журналисты. Общая десятиминутная суета, и у Войскового Воскресного собора в одну линию становятся представители уголовной инспекции и молодой помощник прокурора, директор музея и директор библиотеки, отец Андрей. Их полукругом обступили «виновники торжества» — бывшие заключенные и люди с условными сроками.
– Мы культурную программу специально для вас подготовили, и нам так хочется, чтобы вам понравилось. Мы, правда, на самом деле готовы все для вас делать и во всем помогать. Вы только не совершайте преступлений. Не возвращайтесь к прежнему образу жизни, пожалуйста, — просит руководительница аксайской уголовной инспекции.
В соборе отец Андрей обращается к прихожанам.
– Мы все сейчас можем наблюдать, что становится с людьми, которые забывают свою историю и пытаются от нее избавиться. Посмотрите, что становится с Украиной, где пытаются объявить православие врагом. Это их корни, а если людей избавить от связи с историей, то после можно управлять ими, как угодно.
После посещения собора группа отправляется на экскурсию к музею-усадьбе атаманов Ефремовых. На широком зеленом дворе целый архитектурный комплекс позапрошлого века: атаманский дворец, приусадебные постройки, церковь. Здесь же стоят деревянная сцена и скамейки. Пока проводят экскурсии, девочки-школьницы в пышных цветастых юбках танцуют под «Ой, мама, ой, страшно идти домой». Под конец поется, что, все же не так страшно, как скучно, поэтому ну и ладно, что страшно. Они же после танцев поют тоскливые песни вроде «Ты меня прости, не уходи, помоги все это пережить», посвященные мамам и, конечно, «ему». Под ногами у девочек рассеянно путается лохматый пес.
Пока идет экскурсия, отец Андрей ждет завершения и постоянно решает какие-то задачи. Завтра в азовской женской колонии встреча матерей с их детьми, надо привезти мамочке ребенка из областного приюта в Донецке.
– Узнайте, кто сможет это сделать, — просит он своих помощников. — Я все оплачу, только нужно найти действительно ответственного человека.
– Вот ты, батюшка, не благословляешь меня на машину, а я, может быть, уже водил бы, — улыбается Роман.
– Что значит «благословить»? — спрашивает отец Андрей, не отрываясь от телефона. — Денег дать на учебу?
Роман — один из помощников отца. Помогает по организационным вопросам, проводит с заключенными духовные беседы. Недавно был старостой церкви: вел службы, занимался хозяйственными вопросами. А еще раньше отсидел десять лет в тюрьме. Где и пришел к вере.
– Вот десять лет — это много? — спрашивает он.
– Много, — говорю, — конечно, много.
– Относительно, относительно, — медленно тянет он, — смотря с чем сравнивать. Я тебе честно скажу — я не жалею. Если бы не тюрьма, меня бы, может, и не было уже вовсе. И я бы никогда не пришел к вере. Ты крещенная?
– Крещенная.
– Ты счастливая, — улыбается он. А мне для этого пришлось пройти зону. Но пути Господни неисповедимы. У каждого к вере своя дорога. Если бы не вера, я никогда бы не узнал, что есть люди в прямом, высоком смысле этого слова.
– Вы узнали об этих людях на зоне?
– Да. Там же я и познакомился с отцом Андреем. К принятию крещения я пришел сознательно, но отец все равно год не допускал меня. Испытывал. Я получал духовное образование, начал воцерквляться, чтобы понять, для чего прихожу к вере.
– А для чего вы пришли к вере?
– Потому что я понял, насколько ужасным был прошлый период моей жизни и насколько ужасно общество, в котором я находился. Не удивляйтесь, я действительно не думал об этом раньше, когда совершал целый букет преступлений. Для меня это даже какая-то романтика была. Все началось с улицы. Простые вещи: гуляния, злачные места, но потом это затягивало все дальше и дальше. Только в тюрьме я понял, что раньше не жил.
Тюрьма и вера
После экскурсии по Старочеркасску мы возвращаемся в Ростов в реабилитационный центр. В той же утренней светлой комнате с коробками и книгами отец пьет чай — обед перед второй половиной дня. Через час его ждут в одной из колоний, где пройдет слушание о помиловании. Отец будет ходатайствовать за освобождение.
– Вы помните свой первый приход в колонию?
– Конечно, помню. Роман еще сидел.
Роман подсаживается к нам.
– Я тоже помню. Была ранняя весна. Великий Пост…
– Первое время туда было очень трудно попасть. Все эти бесконечные согласования, бумажки… Кто-то из священников не выдерживал и уходил. Я, помню, как-то промерз до воспаления легких, ожидая. Только через полгода постоянного хождения меня начали спокойно пропускать. Тогда концерт должен был быть, пригласили певицу бардовскую, а у неё от холода через пол часа пения случилась не смыкание связок. Все, петь не может. Пришлось мне гитару в руки брать. Целый час я вместо нее концерт давал, пока её чаем отпаивали. На следующий день мне выписали постоянный пропуск как сотруднику.
Страшно было от всего. Двери где-то щелкают, а тебя водят вверх-вниз, вниз-вверх, и тебе вообще ничего не понятно. А потом входишь в тюремную церковь, там совершенно другая атмосфера. И лица другие, благочестивые. Там уже не страшно. Самое страшное место — это тюремная больница.
– Там люди умирают через день, — подтверждает Роман.
– Да, вот так сегодня исповедуешь человека, а завтра он помер. И хорошо, если успел исповедовать. Постоянного священника там практически ни когда не было. Я два года один в тюремную больницу ходил, а до меня там и вовсе четыре года священника не было.
– Хотя там важнее всего, — добавляет Роман.
– Были ситуации, когда вам говорили то, что вы никак не приемлете?
– Когда человек обращается ко мне, он уже идет на некоторое смирение. И я, в свою очередь, другой и не могу не пойти ему навстречу. К тому же, есть отдача. То, что сказал священник, если это не догма, воспринимается как такая настоятельная просьба.
Мне не сложно это пропускать через себя. Сложно понять, как они там живут рядом друг с другом годами. Там своя иерархия отношений. Когда кто-то стоит у власти, например, все жалуются: вот, дракон, дракон. А когда им дают эту же самую власть, сами такими же драконами и становятся. Был как-то конфликт, пришлось снимать старосту. Очень злой был на меня, митрополиту жаловался. А буквально две недели назад позвонил, просил прощения. На воле уже.
– Сейчас там два старосты — Женька и Тихон. Воюют между собой. Братья стараются это дело не выставлять, — говорит Роман.
– А, наоборот, нужно! Все, что скрывается, в конечном итоге до добра не доводит, — перебивает его отец Андрей.
– Я и говорю им об этом, батюшка, а они отвечают советом святых: «О грехе брата нельзя говорить никому».
– Это круговая порука называется, — вздыхает отец.
Интересно
– Есть такое мнение: раз ты священник, значит, должен только в храме служить, и все, — говорит отец Андрей, заводя автомобиль, — а этими делами должны заниматься люди гражданские. Даже многие священники так считают. А я — нет. Ну, может один служить литургию каждый день — пусть служит. А что делать священнику, у которого приход только зарождается, как у меня? Я со своей энергией ну просто не смог целыми днями только в храме сидеть.
Сидеть со своей энергией на одном месте Андрей Мнацаганов никогда не мог в принципе. Еще во втором классе родители увезли его из жаркого Ростова в Якутию — отправились добывать алмазы. Там в тайге всегда было чем заняться. Зимой — охота, ружья, собаки, а летом, когда разливались озера, мальчишки строили плоты и устраивали настоящие морские сражения.
– И после этого меня привозят обратно в Ростов — поступать в автотранспортный техникум. Такая скукота…
Долго скучать не пришлось: попал в команду к альпинистам.
– Тренер за мной — глаз да глаз. Раз взял в горы, второй, третий. Так мне интересно было, что с ними и остался. До этого же чуть не попал в дурную компанию.
Родителей нет, жизнь вольная — делаю, что хочу, думал. А сейчас иногда задумываешься, что было бы, если бы мне в жизни не встретился мой тренер? Было ли бы вообще что-нибудь?
Альпинисты же и гитару мне в руки дали. Учился играть по электричкам. Ходил, бренчал, били меня, — смеется он. — Ничего! В жизни все пригодилось.
Как-то рано утром этой зимой отцу Андрею позвонили и попросили срочно приехать на другой конец города, к Дону. Там на мосту повис парень и, держась за перила одними руками, звал священника и обещал сброситься, если к нему подойдет кто-либо еще. Отец Андрей приехал и, благодаря своей спортивной подготовке, повис рядом с ним. Так они висели два часа.
– Зачем он звал вас? Хотел исповедоваться?
– Ничего он уже не хотел. Он только спрашивал меня, почему все так. Почему его бросила жена, почему у него умер ребенок, почему у него ничего в этой жизни не получается.
– И что вы ему отвечали?
– Я говорил: «Все потому так, что ты никогда в жизни ни для кого ничего не делал». Может, я вел себя с ним грубо, но я не понимал, как иначе. Пытаться уговорить не спрыгивать боялся — он был вне себя и в любую минуту мог отпустить руки. Тем более после наставлений.
– И он не спрыгнул?
– Я надавил ему на самое больное. Сказал, что если он покончит жизнь самоубийством, то там не увидится со своим умершим ребенком. Он еще долго кричал, столько мата было, что только мне, выросшему в рабочей среде, можно было это спокойно слушать. Был момент, когда он уже отпустил руки и полетел, а потом схватился за последнюю ступеньку технологической лестницы. Я уже просто закрыл глаза и начал молиться за упокой. Хотя это грех. Мне некоторые отцы и сейчас говорят, что нужно было махнуть на него рукой и уйти — он же самоубийца. А я так не считаю — он же все-таки не спрыгнул и остался жив. Правда, получил 15 суток за этот цирк на мосту.
Мы подъезжаем. Отец припарковывается на стоянке у колонии, смотрит на часы — время еще есть.
– Вся эта моя деятельность, конечно, полезная, но знаете, что самое приятное?
Отец Андрей улыбается и откидывает голову на водительское кресло.
— Приятнее всего с детьми работать. Вот уже 6 лет мы возим приходских детей в походы в горы, и это так здорово! Вот это интересно! А тут… — смотрит он на высокий забор за колючей проволокой.
— Тут все равно напряг с ними. Понимаете, убедить человека, что он вел свою жизнь не так, очень сложно. Одно дело, когда заключенный к тебе сам приходит, потому что это ему нужно. А другое — войти на зону и походить по баракам. Там люди непримиримые. Люди, которые совершили сознательные преступления и ненавидят теперь весь мир. И с ними надо работать в первую очередь. Но ходить туда, знаете, не очень хочется.
Он оставляет ключи, телефон и уходит. Я жду его в машине. Телефон постоянно звонит.
Неинтересно
Историю о том, как Андрей Мнацаганов пришел к вере, понять сложно. Если не знать, что она произошла в девяностых. А если знать, то тогда ничего особенного в ней нет — типичный такой, нормальный парадокс.
После перестройки всем стало уже не до альпинизма, и крепкая команда развалилась. Каждый стал заниматься своим делом. Мнацаганов был сварщиком и сварщиком же пришел в храм — делать ворота. А там опять то же самое — интересно. Да и люди вокруг необыкновенные, очень доброжелательные. Потребность в общении у него всегда была одной из важнейших, а оно — настоящее — осталось в альпийском прошлом. Поэтому в этом кругу и остался.
Но работать сварщиком продолжал, и уже в конце 90-х открыл строительный бизнес. Сначала все шло в гору: фирма успешно работала над крупнейшими городскими объектами, а на его уже службу в храме закрывали глаза. Но конкуренция росла, и однажды Мнацаганову сказали прямо, что если он не уйдет из бизнеса сам, его оттуда уберут.
– А я к тому времени уже верующий был человек и сопротивляться не мог. Если в начале девяностых еще можно было потолкаться локтями и прибегать к нашим браткам, то уже в нулевых такое сознание изжило само себя. Я плюнул на все это и ушел.
К тому же, уже было просто неинтересно. Во-первых, появились штамповки: сейчас купи конструктор и ты эту кованную решетку на раз-два сделаешь. А раньше это было творчество. А во-вторых, я стал руководителем, и здесь тоже стало не до творчества. Очень сложно оказалось заставить человека работать, дать мотивацию. Рабочие жили у меня дома, а деньги получали для того, чтобы их пропить. Я перестал понимать, для чего я работаю.
Так отец Андрей потерял мотивацию сам и ушел в церковь. Тем не менее, верит, что одновременно крупный и честный бизнес в нашей стране можно делать всегда.
– Было бы желание. Главная проблема в том, что мы хотим всего и сразу. Начал ты, допустим, лить пеноблоки — все, через месяц уже машину надо новую, квартиру. А ведь все годами строится. Этим мы на уровне менталитета отличаемся от Запада. Там бизнес, дающий 10% прибыли, считается доходным. У нас же — если бизнес, то прибыли 100% должно быть и сразу. А интересно должно быть, понимаете?
В конце концов, я ушел именно из-за этого: мне перестало быть интересно. Есть дом один, второй, квартира, дача, машина. Семья, родители — все обеспечены. Что дальше? Дом на Кипре? «Лексус»? Наступила такая бессмыслица, что надо было что-то срочно менять. Вот и поменял. Машина все та же, зато чувствуешь себя нужным человеком.
Кто виноват и что делать
Через час отец Андрей возвращается из тюрьмы. Ходатайство на освобождение не удовлетворили. Мы некоторое время едем молча. В городе час пик. Соседи по пробке любопытно поглядывают то на священника с золотым крестом, то на его машину.
– Всегда надо следить прежде всего за собой. Меня, прежде чем приняли в тюрьме, двадцать раз проверили: откуда машина, дом и все остальное. И приняли только после того, как выяснили, что я не какой-то поп, который собрал с людей деньги и купил все это. А у нас же что не образ, то стереотип.
– А было ли вам когда-нибудь стыдно за какие-нибудь поступки церкви?
– Я не имею права осуждать церковь. И не имею оснований. Сама церковь — это ведь целое сообщество, не конкретный человек.
– А касаемо конкретных людей?
– Конкретные, конечно, были. Но я не могу сказать, что осуждаю их. Просто есть вещи, которые меня огорчают. Бывает, попросишь человека помочь в служении на зоне, а он не приходит. И как понять, почему? Не хочет этим заниматься или действительно не может? Жалеет себя или боится? Меня огорчает, что мало моих собратьев участвуют в тюремном служении. В очень сложном, но важном деле.
– А что должно произойти, чтобы человек сознательно пришел к вере?
– Я считаю, что зародыш веры есть в каждом из нас. Просто в ком-то он развивается, в ком-то нет. Для развития должны сложиться определенные условия, но у каждого свои. Для кого-то это — несчастье, для кого-то — добро, для кого-то — просто стечение обстоятельств. Все зависит от человека, но одно ясно точно: основание веры в нас есть, какие бы гонения на нее не устраивались.
– Вы имеете в виду советское время?
– Не только. Почему глава Службы безопасности в прямом эфире заявил, что главный враг Украины — православие?
– Почему?
– Потому что эта вера объединяет людей. А у них сейчас новая идея — выдернуть человека из одного социума и закинуть в другой. Православная вера заставляет жить человека честно и не идти на предательство, помнить свою историю. Чтобы сбить человека с пути и переставить его на свои рельсы, надо лишить его исторической связи со своими корнями, со своей семьей. Что и делали большевики. Разделяли и властвовали. А малые национальности почему так сильны? Потому что у них очень сильные межэтнические связи. Это не дает отойти человеку от своего клана. А разруби это, вычлени — и человеку можно навязать какую угодно идеологию.
– Вы верите в идею особого пути России как единственной хранительницы истинной православной веры?
– Да. Опять же, сколько бы ни было гонений на церковь, она всегда возрождается. В сложные периоды нашей страны церковь отдает себя в жертву государству, чтобы государство поняло: оно не может без нее существовать.
– То есть церковь должна быть ветвью власти?
– Ни в коем случае. Церковь не может командовать государством: она и есть государство, только царства Божия. В своей стране она помогает государству строить свою жизнь, основываясь заповеди и Нагорную проповедь Христа.
– А если это государство строит свою жизнь… недобросовестно. Что делать церкви?
– Помогать стать на путь истинный. Если не получается, опять же, нужно принести себя в жертву. Государство все равно осознает необходимость церковного присутствия в жизни. Но обижаться церковь на него не должна. На отдельных личностей — да, я допускаю. Но не все сообщество. Это все равно, что я сейчас начну проклинать баптистов или адвентистов. Да, в моем представлении они идут неверным путем, но я же не имею права запретить им это. Мне просто жаль их.
– Что объединяет все религии? — отец Андрей — магистр религиоведения, поэтому этот вопрос я задаю ему как эксперту.
– Все основные мировые религии говорят об одном и том же — сделать человека лучше. Но только в христианстве человек рассматривается не просто как творенье Божье, а как его соработник. Наследник или же продолжатель. Когда мы говорим «Вознесись настолько, насколько можешь», мы подразумеваем святых. Эти люди так построили свое душевное состояние, что могли обладать некими сверхъестественными качествами. Христианство верит в человеческую душу и дарит ему возрождение. Что говорят буддисты? Ты должен отказаться от всего, быть ничем, достичь пустоты и стать пустотой.
Впасть ни во что, ничего не ощущать. А где душа?
Разговор неизбежно подходит к главному вопросу. Я молчу.
– В чем смысл человеческой жизни? — спрашивает отец.
Я, тем более, продолжаю молчать.
– А в том, что человек должен пройти горнила земной жизни, умея отказаться от своих страстей. Вы понимаете, что это значит?
– Нет, — честно признаюсь я.
– Давайте на бытовом. Вот должен человек идти работать, а он пьян. Как он пойдет? Но один задумается и бросит пить, а другой не может смотреть на мир трезвыми глазами и будет продолжать пить. Это
и есть страсть — то, что овладело человеком и что им руководит.
– То есть, переводя на еще более бытовой, страсть — это то, что не дает нормально развиваться человеку в частности и обществу в целом?
– Не обществу. Мы говорим о конкретном человеке и о его душе.
***
Рабочий день отца Андрея заканчивается. Он подъезжает к дому в обычный спальный район, выключает зажигание.
Спросить, не спросить? Спросить.
– Что бы вы сказали, оказавшись перед Богом?
– Все просто. Попросил бы у него прощения.
– За что?
– За то, чего не сделал.
Отец Андрей долго смотрит в одну точку и, не отрываясь, добавляет.
– Песню хорошую хочу сочинить, а никак не получается. О жизни человека и его предназначении. Такую, чтобы человек услышал ее, спел и сразу понял, как и для чего надо жить. Пишу, пишу, а все, что получается — все не то.
После небольшой паузы он отрывает взгляд, встряхивается и, задорно улыбаясь, пожимает плечами.
– Может, это из-за лености?
По материалам интернет портала «Русская Планета»
